Анатолий Афанасьев - Мелодия на два голоса [сборник]

Мать принесла сто рублей, слепленных в комок из мелких купюр, пятерок и трешек, словно специально подбирала.

— Ты бы еще медяками наменяла, — недовольно буркнул Сергей. — В чулке бы и дала.

Нина забилась в угол кушетки с ногами, туфли скинула на коврик, глядела на Сергея странным, затравленным, зверушечьим взглядом.

— Полный порядок! — улыбаясь, Сергей протянул неряшливый бумажный сверток.

— Не надо!

— Что — не надо?

— Не надо денег. Это нехорошо. Я сама выкручусь.

Уязвленный, он смотрел на нее в растерянности, стараясь понять, отчего такая перемена. То не отказывалась, даже вроде рада была, а то… Нина не отводила глаз, и в них зеленоватым лучом заметался робкий вызов. Он приблизился к ней, не теряя из виду этот зеленый, зовущий ориентир, наклонился и стал целовать нежное, запрокинутое лицо. Она не отстранилась, словечка не проронила, была мягка и покорна.

Через месяц они поженились.

У них было все, что необходимо для счастья. Были здоровые дети, достаток не хуже, чем у других, и постоянная веселая привязанность друг к другу. Они вроде и не ссорились никогда, во всяком случае, их ссоры бывали столь пустячными и мимолетными, что выветривались из памяти через час. Нина была умной и верной подругой. Она подчинялась мужу с забавной готовностью, стоило тому набычиться и охолодеть взглядом. Но уж если ей очень чего-то хотелось и она догадывалась, что муж будет против, — умела повернуть на свой лад незаметно и таинственно, как фея в сказке. Когда обрушивались на них житейские беды (отец Сергея умер через год после их свадьбы, в одночасье, засмеявшись какой-то немудреной шутке в передаче «С добрым утром», закашлялся, не смог раздышаться и поник в кресле, навсегда покончив со старостью и тоской, мать последовала за ним несколько месяцев спустя), — когда обрушивались беды, они не падали духом, словно говоря друг другу: «Да, это невыносимо тяжело, но пока мы вместе, мы все преодолеем!» — и так оно и было.

Это удивительно, какие редкие, ласковые слова научился Сергей нашептывать жене в минуты тишины, какие находил в глубинах сердца верные названия самым малым оттенкам их любви, при этом оставаясь для всех прочих дерзким, шебутным мужиком, скорым на кулачную расправу и с ядовитым языком.

Днем на заводе, стоя в замызганном халате у верстака или станка, хмурый и недоверчивый, с прилипшей к губе сигаретой, он и сам не вполне верил, что тот, оставшийся в ночи, блаженный, умиротворенный человек тоже был он, Сергей Кудинов. Откуда ему было знать, что в каждом из нас живут не один, а два, и три, и четыре человека, мы меняем обличья, как платья, на каждую смену погоды оборачиваемся новым лицом, и лишь, пожалуй, к глубокой старости все эти разнообразные лики соединяются в один образ, иногда являя миру мудрые и светлые, но — увы! — застывшие черты.

Был такой случай. Как-то (Нина была на седьмом месяце) они поехали в универмаг «Москва», собирались бельишка прикупить, долго толкались там в духоте, Нина сомлела и на улице потеряла сознание. Рухнула прямо на Ленинском проспекте. Сергей на руках донес ее до такси. В машине, на сквознячке, она быстро очухалась и начала просить у него прощения. Ей на самом деле было очень стыдно. Сергей гладил ее руки, успокаивал. Дома уложил ее в постель, напоил чаем, добавив туда ложку коньяку, и она моментально уснула.

Но дело-то не в этом.

Когда она уснула, Сергей примостился в кресле возле кровати. Он разглядывал ее спящую: темные круги под глазами, бледная кожа, в испарине слипшиеся на лбу медные завитушки волос, — и не заметил сразу, как по щекам его горячими струйками потекли слезы. Он передернулся с хрипом, как от мгновенной судороги. Не плакал, кажется, с раннего мальчишеского возраста. Любую боль мог стерпеть, глазом не моргнув. И вот теперь ревел от небывалой жалости, стараясь остановить дергающиеся губы, перебарывая смертельную сердечную остуду. Он испугался, что Нина может проснуться и увидеть его рассопливившимся, побрел доплакивать на кухню. Такое не забывается, и он не забыл тот день.

Сергей Сергеевич тряхнул головой, отбрасывая наваждение горьковатых, тревожных воспоминаний. Он долго пролежал на траве в бредовом полузабытьи и окончательно протрезвел. В последнее время трезвость стала для него непосильной, давила череп каменной плитой. Он поднялся на ноги, отряхнул пиджак и брюки и отправился в магазин.

«Но почему? — думал он дорогой. — Почему я должен идти в магазин за проклятым вином, а не иду домой, где ждет меня и страдает Нина, где дети, где мне всегда было хорошо? Какая сила гонит меня? Почему болтаюсь без работы, высасываю последние соки из семьи, и мне ни холодно и ни жарко? Неужели я пропал, совсем пропал? Но должна же быть тут какая-то причина!»

Его изнуренный мозг тщетно вытягивал крохотные щупальца в поисках ответа.

«Когда мне впервые не захотелось идти домой? — вспоминал он. — С год назад, да, точно. С аванса с Федькой Прониным уехали к нему на дачу и там заночевали. Первый раз я не ночевал дома, не предупредив. Да, это было год назад. Но почему? Почему мне не хотелось видеть Нину? Мы не ссорились. Я взял и умотал на дачу к другу. Почему?»

Он вышел к магазину, где его дружелюбно приветствовали здешние завсегдатаи, странные, вечно безденежные, пивные люди, похожие друг на друга тоскующе-вопрошаю-щим выражением, точно все невзгоды мира заставляют их дни и вечера простаивать на этом неблаговидном посту. Он многих знал в лицо, но имен не помнил, хоть убей. Зряшние людишки. Один вывернулся из-под локтя, самый шустрый, с багровой блямбой под правым глазом. Шустрый был облачен в пиджак неопределенного цвета без единой пуговицы и в штаны с расстегнутой ширинкой.

— Принесть, Сергей Сергеевич? — спросил шустрый возбужденно, с рабьей готовностью.

Сергей Сергеевич не счел нужным сразу отвечать. Он видел устремленные на него вожделенные взгляды. В этом избранном обществе бездельников, которые все дни проводили возле магазина, как на службе, в надежде перехватить стакашек «на халяву», он выделялся тем, что приходил всегда с деньгами, не пустой. Поэтому к нему обращались по имени-отчеству, и поэтому он мог себе позволить не запоминать имен. «Но это все до поры! — понимал Сергей Сергеевич. — Наступит срок — и вся эта рвань потеряет ко мне уважение. И срок не за горами. Кто-то другой будет приходить с деньгами, а я буду увиваться вокруг него, как этот, с блямбой на фотографии… Ну нет, этому-то уж не бывать!»

— Так как, Сергей Сергеевич, принесть?!

— Чего?

— Азербайджанский, светлый, самый наилучший портвешок. Но дают только с тылу. Три пятьдесят.

Еще парочка знакомых, безыменных выпивох подвинулась ближе.

— Грабят, сволочи, народ! — веско сказал один, уже сильно наклюкавшийся, с красной, распухшей мордой.

— У тебя-то чего грабить? — урезонил его Сергей Сергеевич.

— Это верно, это верно! — улыбчиво согласился ханыга. — Давно ограблен и опустошен. Но за других переживаю, другим соболезную. Ты глянь, Сергей Сергеевич, что они творят. Бутылка стоит два рубля сорок копеек, а торгаш отдает ее за три пятьдесят. Значит, с бутылки ему чистая прибыль — рубль десять. Итого в месяц — более трех тысяч. А? Каково? А ты за них заступаешься!

— Я не заступаюсь! — Сергей Сергеевич действительно был обескуражен подсчетом, он внимательно вгляделся в математика… и вдруг вспомнил, что они уже выпивали как-то вместе, раздавили бутылку на троих, и вспомнил, кем был прежде этот опустившийся, нервно выплевывающий слова человек. Он работал на серьезном предприятии чуть ли не начальником отдела. А теперь вот в муках ищет кому бы «сесть на хвост», зыркает хищно и затравленно слезящимися глазищами. О боже мой! Люди, люди! Что это с вами делается?!

Тоска еще туже и больнее скрутила его сердце.

Он порылся в карманах и наскреб сорок копеек вдобавок к Нининой трешнице.

— Гривенник у тебя найдется? — обратился он к бывшему начальнику, больше не замечая умоляющего взгляда добровольца-ходока с блямбой под глазом.

— Найдется! — обрадовался начальник и показал два новых блестящих пятака.

— Ступай возьми! — Сергей Сергеевич отдал ему деньги. Тот мгновенно исчез. Остальные разочарованно начали стрелять друг у друга сигареты. На Сергея поглядывали с обидой, как на злодея, обманувшего их в самых благородных чаяниях.

Распить бутылочку они отправились в парк. В удобном месте присели на бревнышко, Виктор Васильевич (так звали бывшего начальника) хлопотливо откупорил бутылку, выудил из карманов стакан и яблоко. Заметил:

— Все свое ношу с собой!

Сидеть на свежем воздухе, в вечереющем лесу было приятно. Солнце уже завалилось одним боком за верхушки деревьев, сочно кровавило краешек неба. Потихоньку завязался разговор.

— Пенсия-то большая у тебя, Виктор Василич?